Шекспир, поставленный культовым литовским режиссёром Эймунтасом Някрошюсом, получился ещё более сильным и пьеса была поставлена без преувеличения - совершенно. Здесь не может быть критериев оценки «нравится-не нравится», это огромная, тёмная бездна, поглотившая смотрящего, что-то, что может вызвать паралич внутреннего восприятия. Несколько часов пролетает в один миг, и антракты даже кажутся ненужной формальностью.
Образы Отелло и Дездемоны выведены на первый план, остальные же – словно статисты, какие-то маленькие фигурки, тем не менее, ломающие ход привычной жизни в угодную сторону (во многих даже внешнее сходство заметно: например, очень похожи Бьянка и Эмилия). Отелло ((Владас Багдонас) – фигура огромная, сильная, монументальная; он подчёркнуто немолод, в то время как Дездемона, напротив, лёгкая подвижная девочка, с пластикой танцовщицы (Эгле Шпокайте действительно профессиональная балерина). В таком контрасте они существуют, и это, разумеется, ведёт к трагедии неотвратимо. Это, своего рода, показатель их «разности» (в контраст к уже ставшему карикатурным приёму «Дездемона-блондинка и Отелло-чернокожий»). И, между тем, это ТАКАЯ любовь, любовь не всепобеждающая, но уничтожающая, испепеляющая всё изнутри. Вот тут-то и не веришь в то, что безо лжи Яго им была бы уготована счастливая совместная жизнь! Ведь она – юная кокетка, а он – сдерживаемый таким большим и тяжёлым образом вулкан. Вместе они – центральная глыба спектакля, из которого можно изъять всё, вплоть до слов и музыки, и оставить их вдвоём. Их соединяет высокая форма человеческой любви. Ревность Отелло – это не какое-то мещанское чувство, это чувство великой обиды и оскорбления (лживостью идеала), и он любит её страстно до и в момент убийства. Начиная ревновать, он возвращается к хаосу в душе, от которого его избавляла своей любовью Дездемона. Ревность здесь тождественна любви и является её продолжением. И если в литературе трагедия в том, что теряя веру Дездемоне, Отелло теряет веру в Человека в принципе, то здесь – трагедия именно в потере Дездемоны. Главное – не потеря чести, а потеря честности.
«Я был бы счастлив, если б целый полк солдат был близок с ней, а я не знал об этом»
А ещё, вы знаете, литовцы какие-то все по-особенному красивые. Это я ещё давно заметила, не на спектаклях Meno Fortas, а задолго. Тут актёры, помимо красоты внешней, обладают какой-то сумасшедшей энергией, какой-то спортивной почти деятельностью, они не находятся в спокойствии, они двигаются с дикой скоростью, делают что-то непростое. И, хотя почти каждому тут отведена роль статиста (в сравнении и с главными героями и с самим определением этого театра – режиссёрского полностью), не могу не вспомнить про Яго – Роландаса Казласа (он ни в коем случае не злодей и зло ради зла, он – лишь мальчишка, которого уязвила неудача; таким образом, просто зерно падает на благодатную почву – в борьбе с Отелло у него нет союзников) и отчего-то не могу обойти вниманием Музыканта (музыка вносила какой-то иной тон, а этот странный человек за роялем подчас, казалось, резонировал от чьих-то мыслей).
Спектакль – это стремление вдаль и хождение над тёмной бездной. Движение сменяется предельно акцентированными диалогами, но внутреннее состояние более выражено внешним проявлением, действием, многими повторами – герои «маются» в своих мыслях и порывах, как в замкнутом пространстве без выхода. Ключевой «неживой» образ – вода. Это и шум моря, и выливающийся из стакана напиток, и ванночка-река, и вода, струящаяся по старым ржавым дверям, как слёзы или как начинающийся потоп. Самим спектаклем словно захлёбываешься, принимаешь его словно как обнажёнными нервами, это не то, от чего хочется плакать, это уже что-то из разряда высших материй. Иные сцены – безусловный шедевр, да и в общем-то спектакль вошёл в самую высоту списка «лучшего, виденного когда-либо».
Рита Паймакова
Образы Отелло и Дездемоны выведены на первый план, остальные же – словно статисты, какие-то маленькие фигурки, тем не менее, ломающие ход привычной жизни в угодную сторону (во многих даже внешнее сходство заметно: например, очень похожи Бьянка и Эмилия). Отелло ((Владас Багдонас) – фигура огромная, сильная, монументальная; он подчёркнуто немолод, в то время как Дездемона, напротив, лёгкая подвижная девочка, с пластикой танцовщицы (Эгле Шпокайте действительно профессиональная балерина). В таком контрасте они существуют, и это, разумеется, ведёт к трагедии неотвратимо. Это, своего рода, показатель их «разности» (в контраст к уже ставшему карикатурным приёму «Дездемона-блондинка и Отелло-чернокожий»). И, между тем, это ТАКАЯ любовь, любовь не всепобеждающая, но уничтожающая, испепеляющая всё изнутри. Вот тут-то и не веришь в то, что безо лжи Яго им была бы уготована счастливая совместная жизнь! Ведь она – юная кокетка, а он – сдерживаемый таким большим и тяжёлым образом вулкан. Вместе они – центральная глыба спектакля, из которого можно изъять всё, вплоть до слов и музыки, и оставить их вдвоём. Их соединяет высокая форма человеческой любви. Ревность Отелло – это не какое-то мещанское чувство, это чувство великой обиды и оскорбления (лживостью идеала), и он любит её страстно до и в момент убийства. Начиная ревновать, он возвращается к хаосу в душе, от которого его избавляла своей любовью Дездемона. Ревность здесь тождественна любви и является её продолжением. И если в литературе трагедия в том, что теряя веру Дездемоне, Отелло теряет веру в Человека в принципе, то здесь – трагедия именно в потере Дездемоны. Главное – не потеря чести, а потеря честности.
«Я был бы счастлив, если б целый полк солдат был близок с ней, а я не знал об этом»
А ещё, вы знаете, литовцы какие-то все по-особенному красивые. Это я ещё давно заметила, не на спектаклях Meno Fortas, а задолго. Тут актёры, помимо красоты внешней, обладают какой-то сумасшедшей энергией, какой-то спортивной почти деятельностью, они не находятся в спокойствии, они двигаются с дикой скоростью, делают что-то непростое. И, хотя почти каждому тут отведена роль статиста (в сравнении и с главными героями и с самим определением этого театра – режиссёрского полностью), не могу не вспомнить про Яго – Роландаса Казласа (он ни в коем случае не злодей и зло ради зла, он – лишь мальчишка, которого уязвила неудача; таким образом, просто зерно падает на благодатную почву – в борьбе с Отелло у него нет союзников) и отчего-то не могу обойти вниманием Музыканта (музыка вносила какой-то иной тон, а этот странный человек за роялем подчас, казалось, резонировал от чьих-то мыслей).
Спектакль – это стремление вдаль и хождение над тёмной бездной. Движение сменяется предельно акцентированными диалогами, но внутреннее состояние более выражено внешним проявлением, действием, многими повторами – герои «маются» в своих мыслях и порывах, как в замкнутом пространстве без выхода. Ключевой «неживой» образ – вода. Это и шум моря, и выливающийся из стакана напиток, и ванночка-река, и вода, струящаяся по старым ржавым дверям, как слёзы или как начинающийся потоп. Самим спектаклем словно захлёбываешься, принимаешь его словно как обнажёнными нервами, это не то, от чего хочется плакать, это уже что-то из разряда высших материй. Иные сцены – безусловный шедевр, да и в общем-то спектакль вошёл в самую высоту списка «лучшего, виденного когда-либо».
Рита Паймакова