…И все вроде бы сначала ясно: РАМ им. Гнесиных, пение на клиросе, преподавание в музыкальной школе, встреча с Михаилом Турецким. Затем еще яснее – творческие будни, медленное превращение камерного мужского хора в арт-группу «Хор Турецкого». В какой-то момент уход из музыки в «ремонт» и возвращение обратно в музыку. В итоге, на сегодняшний день, получается следующее: Евгений Тулинов, Заслуженный Артист России, солист и хормейстер арт-группы «Хор Турецкого», исполнительный продюсер арт-группы «Сопрано10», лирико-драматический тенор. Таким его знает публика. И, рассказывая о нем-артисте, есть вероятность наделать много разных глупостей: восторженно многословить, заламывать руки, судорожно подбирать превосходные степени, пытаться заглянуть в душу, передать интонацию, понять, в конце-то концов. Но свет в зале гаснет, занавес опускается, и что там происходит дальше, за кулисами – радость ли, или печаль, счастье или пустота, проза или поэзия – известно лишь коллегам, а то и вовсе только ему самому. За все время «солирования» (а это, без малого, лет эдак 20) – лишь пара скупых рассуждений на заданную тему в коротких интервью, несколько торопливых слов многочисленным поклонникам, приподнятая бровь, эта манера переспрашивать – «Я? Мне? Меня?», задевающая самолюбие собеседника насмешечка, невозмутимость и… море вопросов. На небольшую часть которых получить ответы чудом все-таки удалось.
- Солист арт-группы «Хор Турецкого» Евгений Тулинов известен многим. О Вас же, как о человеке, можно только догадываться. Как бы Вы о себе сказали, какой Вы?
- Какой я – надо спрашивать у других. Наверное, справедливый, ироничный, даже скорее, саркастический, веселый, оптимистичный, добрый, нежный, грубый, терпеливый, вздорный. Я могу быть любым. Это зависит от моего отношения к человеку. От настроения. От всего! Как у многих, пожалуй. Я очень подвержен чужим влияниям, сам натура увлекающаяся, и вдохновить меня может любой увлеченный человек. У меня нет догм, с удовольствием пересмотрю свою жизненную позицию. Я же тоже сомневаюсь. Если мне правильно объяснить, то готов прислушаться к чужому мнению. Помимо этого, я артист, хормейстер, музыкант, организатор. Плаваю хорошо. Метко стреляю. Могу починить что-нибудь. Такие умения у меня от мамы, она тоже была разносторонним человеком. Это хорошо и плохо. Может быть, лучше уметь что-то одно, но в совершенстве. Потом, мой конек – самоирония и ирония, направленная на других. Я знаю, с кем и как шутить. Например, прозвища, которые я придумываю людям, фактически на 99 процентов мгновенно подхватываются, «прилипают» и выражают суть. Я так человека воспринимаю. Причем, абсолютно нормально могу к нему относиться. Но если он похож на прозвище, которое я придумал, что делать? У меня, конечно, нет цели все время юморить и подкалывать. Просто если есть момент – почему нет?
- В одном из тех самых коротеньких интервью Вы как-то обмолвились, что у каждого человека должна быть цель, вокруг которой строится его жизнь. Как Вы считаете, что может быть такой глобальной целью? И есть ли она у Вас?
- Глобальная цель – это только духовное совершенствование. Кроме того, она должна быть четко согласована с твоими возможностями, с окружающим миром. Например, цель: стать оперным певцом. Я прекрасно понимаю, что для ее достижения нужно было в 21 год не жениться, не заводить детей, не работать на трех работах. Надо было заниматься голосом, к 30 иметь уже огромное резюме, спеть все партии… Именно резюме иногда бывает даже важнее, чем голос. Можно, конечно, задаться такой целью сейчас, но в этом случае надо же тогда все бросить – а если не получится? Ведь я уже привык к какому-то положению, достатку и т.д. Женщинам проще: есть главная цель – родить ребенка, а дальше делай, что хочешь. Какая у меня может быть цель? Лучше петь? Для чего? Дольше петь? Да, но это в опере есть возможность оставаться на сцене лет до 60, не на эстраде. Хотя, скорее всего, как раз в 60 я буду петь еще лучше, чем сейчас. Опять же, можно ребенка родить. Но это значит снова по кругу бегать, как пони. Т.е. в этом смысле ничего нового не произойдет. К сожалению. Поэтому оперным певцом я буду в следующей жизни, наверное.
- Помимо цели, что в жизни каждого человека должно быть еще?
- На мой взгляд, очень важно, чтобы в жизни был какой-то адреналин. Его никому не хватает, я считаю, просто не все об этом знают. Те люди, которые не стимулируют себя тем или иным способом, очень скучные, апатичные. А способов стимулирования очень много. У меня в жизни адреналина достаточно. Но бывает так, что мне становится неинтересно. Ведь людей, как стадо, гонят в одно русло. И ждет нас всех одно и то же. Сколько бы ты на эту жизнь ни потратил. Так зачем бежать 400 лет, когда можно пробежать за 180?
- А для друзей, для любимой женщины, дома, в гостях, в несценической обстановке, для удовольствия - Вы поете? Лирико-драматическим тенором?
- Дома я не пою. Да и громко это все. Как я в квартире буду кричать? Застолий не устраиваю. Если бы еще на гитаре играл, а так без аккомпанемента - зачем? Вот у моего папы был слух и поставленный голос от природы, он подбирал на рояле, не глядя на клавиши, правильно сразу, на гитаре играл и пел. Полная теноровая тесситура. Его даже в 30 лет, когда уже не берут, приглашали учиться в Ипполитовское училище, предлагали петь в оперном театре не в Москве, правда. А он был прорабом. Занимался сигнализацией. И как-то надо было жить, содержать семью, а не певческую карьеру строить. Можно сказать, я пошел практически по его стопам. В какой-то момент. Могу ли я спеть для любимой женщины? Для какой? Для той, которая не услышит? Почему вообще надо петь для женщины? Может, я для мужчины пою. Для Михаила Турецкого. Для женщины я могу сделать все что угодно, но только не петь со сцены.
- У Вас есть друзья вне профессии?
- У меня нет друзей, у меня коллеги. В социуме имеются такие понятия, как «совесть», «честь», «ненависть», «любовь», «дружба». А кто это – друг? Например, я учился 4 года в училище, и одного человека с курса выделял. Друг, значит. Учеба закончилась, мне это стало не нужно, неинтересно. Да и вообще все это непонятно. Назвать можно как угодно, надо же суть раскрыть этого слова. Делиться проблемами, радостями – это не показатель дружбы. Можно в кафе подсесть к человеку и поделиться всем, чем угодно. Я не понимаю, что такое друг. Это я устойчиво не понимаю. Принципиально. Просто при определенных обстоятельствах человек сталкивается с другими людьми, и их что-то крепко связывает. Причинно-следственные связи. Это придуманное все. Есть и другие понятия – «ум», например… Что такое «ум»? «Ума» вообще нет. Образование – есть, эрудиция, талант, воспитание – есть. Мозги есть. Череп раскроили, мозги вынули - вставили. Но ума-то нет. Человек даже сам этого не осознает. Возвращаясь к друзьям - обменяться новостями можно с кем угодно. То, что, например, на фронте солдат раненого друга тащил на спине – это обстоятельства. Дружбы самой по себе, вне обстоятельств, не существует.
- Что Вас вдохновляет на работу? Цветы, аплодисменты, каждодневные репетиции…?
- Нужно четко разделять - что вдохновляет на выступление, на творчество, а что - просто в офис приехать. На работу в офисе не вдохновляет ничего. У меня, скорее, просто потребность в деятельности, даже в выходные. Конечно, есть личные мероприятия, но существуют приоритеты. Ведь работа приносит деньги. Не было бы работы - не было бы личных дел, домов, машин, проблем, с этим связанных. Есть офисный сотрудник Тулинов, который может ходить небритым неделю, а есть артист на сцене. И перед концертом действительно приходится вспоминать, что именно для этого все и происходит. Офис, репетиции и т.д. и т.п. Поэтому, даже если плохое настроение, самочувствие, нужно сделать над собой усилие - собраться на час, на полтора и заставить себя, и отработать все, и поверить. А если все хорошо, то и заставлять не надо. О чем и говорит Михаил Турецкий - мы должны на полчаса, на сорок минут сосредоточиться и выдать все. И он прав.
- Как Вы думаете, Вас как артиста понимают именно так, как Вам бы хотелось?
-Я не оцениваю свою работу. Конечно, публика чувствует мои настроения. Но сколько у меня поклонниц – никогда не интересовался. Они же на концертах "Евгений Тулинов" табличку не держат, хотя было бы интересно. Пожалуй, лучше даже без табличек: начал соло петь - мои поклонники встали, начал кто-то другой - мои сели, встали другие. Как на стадионе, когда волна идет. Но, если серьезно, я мало слышал критики в свой адрес относительно вокала. Например, в Питере мы как-то пели «Как молоды мы были». Максим Бруштейн, наш саунд-продюсер, мне сказал, что я спел без души. А я даже и не понимаю, о чем он. При моей подаче вокала петь без эмоций невозможно. Ведь пение – это вообще эмоциональный процесс, психофизический. Оказывается, разница между тем, что я вкладываю в произведение, и тем, как это воспринимают люди, есть. Но меня это никак не волнует. Просто даже если чего-то не хватает, я по-другому-то не могу. Недавно записал "Плач Федерико". Стоял в студии, пел, у меня не все получалось. И никакой роли в этот момент не было. Только музыка, голос и технические задачи, которые надо решать. Что услышит публика на выходе? Красивая музыка, красивый тембр, скажут, что в это время я, может, действительно плакал. Такая грусть. Разве я виноват, что это не так? Если бы у меня это произведение было «впето», тогда можно поговорить об образе. Это как циркач по канату идет, он знает точно, куда и как ему ногу поставить. Если поставит не так, то просто упадет. Конечно, когда у тебя 200 концертов в год, и ты каждый день поешь арию, она в итоге зазвучит, как надо. А если ты уверен в технике, значит, уже можешь работать как в оперном театре. Они же в движении, у них задачи другие – драматургические: мечом помахать, встать на колено, лежа спеть... Безусловно, на сцене я больше вкладываюсь, чем на записи. Мы репетировали «Nessun Dorma» с педагогом. Он говорит – «спой, как будто ты принц». А я ему отвечаю – «Лёнь, да я на сцене и есть принц, а здесь мне перед тобой принца трудно изображать». Я могу изобразить его чисто технически, а на концерте многие вещи получаются сами собой. Ведь ты несешь какой-то образ, понимаешь, что, например, с помощью мимики, артикуляции, подачи слова на публику можно воздействовать еще больше. Как сказала мне одна хорошая эзотерик: «…если у большинства людей внутри свеча горит, то у Вас - костер». Поэтому я тут со своим костром… не просто так выхожу и пою, и сам не знаю, что и зачем получается. Я делаю это осознанно.
- Чье мнение Вас интересует в профессиональном плане, к чьей оценке можете прислушаться и согласиться относительно Вашего творчества?
- Я ценю мнение человека разбирающегося, прежде всего, в вокале, и умеющего петь. Например, если мой педагог мне скажет, что я спел хорошо, то, значит, это действительно было хорошо. Но я и сам это услышу. В моем окружении мой вокал не нравиться не может. Конечно, есть то, чем я категорически недоволен. Мне стыдно, например, как записана ария Ленского, которую мы поем в попурри из опер Чайковского. Там вот этот ход «…я люблю тебя» с соль диезом, он как раз и не получается. На «ю» еще – это очень трудно. А поскольку я не лирический тенор, я эту ноту «забиваю» как гвоздь. Я иначе не могу. Ведь градация голосов – драматические, лирические тенора – существует не просто так. Я, правда, спинтовый тенор (прим.: от итал. «spinto» - лирико-драматический тенор). Но когда я начинаю петь нежнее, лиричнее, голос лишается нужной опоры. Можно послушать как Марио дель Монако поет «O sole mio». Кошмар! Человек может спеть абсолютно все, но именно это получается антихудожественно. И мне тоже многое приходится решать в твердом ключе. Но это было несколько лет назад, а сейчас я бы спел лучше.
- С какими проблемами Вы, певец все-таки классический, столкнулись на эстраде?
- На дисках у меня очень плохо записаны соло. Я ни одним не доволен. Неправильные тембра «вытащены», т.е. не мой голос получается. Это извечная проблема – запись оперного голоса. Все из-за фонограммы, которая «лезет» в микрофон на студии. Уже не получается качественная запись. Плюс ко всему, оперному певцу надо себя слышать, фанеру не перекричишь. Когда я пою, возникает звуковое давление, изнутри и снаружи, у меня все вибрирует, я контролирую процесс. Если я себя не слышу, у меня пропадает голос. Есть такое понятие как «пение на ощущениях». Условно говоря, певец знает, что когда вздохнет и сделает определенные действия, то все равно попадет в ноту, даже если не слышит. Я если не слышу – все, для меня этого нет. В этом случае я могу голос потерять за 40 секунд. И еще один момент есть, очень важный, кардинальный и никак не исправляемый: голос оперного певца должен записываться на расстоянии 3-5 метров от микрофона. Только так создается объем. Звуковая волна идет изо рта, из грудной клетки. Просто стоять и петь рядом с микрофоном – глупо, потому что будут слышны банально ларингитные процессы. И это уже никак не обойдешь. Мы с Максом, правда, пробовали: я стоял в конце коридора, ведущего в студию, и пел, а он записывал. Тогда получается некачественная запись. И здесь кругом одна сплошная депрессия в этом смысле. При правильной подаче оперный голос достигает объема только на расстоянии. И мне рассказывали случаи про разных зарубежных великих артистов: он поет на расстоянии метра – его не слышно, отошли на 10 метров – там просто огромный голос звучит. Кроме того, оперный вокал вообще должен всегда звучать в обработке, и прежде всего в зале. В комнате это будет некрасиво, потому что должны обертоны летать, должно быть отражение звука. Это закон оперного театра. В поле же никто оперу-то не поет. А пение в микрофон… Во-первых, микрофоны все ущербные. Во-вторых, они искажают звук. В-третьих, стоит компрессор, который выравнивает все. У меня высокая нота в три раза громче, чем низкая, как бы я ни хотел. А в компрессоре все одинаково, что низкая, что высокая. И чем я громче пою, тем сильнее компрессор меня убивает. Так что, к сожалению, проблем достаточно.
- В свободное от работы время – что почитать?
- Вот дали книгу почитать – я читаю. Раньше мне очень нравились Устинова, женские романы. Книг по эзотерике в свое время много читал. Но без практики все это изучать не имеет смысла. Можно знать природные законы, но это даже еще хуже, поскольку ты их все равно сознательно нарушаешь. Хотя, не скрою, мне очень нравится «Роза мира» Андреева. Я ее, наверное, раза три перечитал. Мне и сейчас это интересно. И люди меня окружают, которые к этому как-либо относятся.
- Вам когда-нибудь приходилось сдаваться? Как артисту, как человеку?
- Конечно, бывали такие ситуации, когда приходилось сдаваться, и все-таки есть один нюанс. Руки можно опустить, но крылья - никогда. Это разные вещи. Руки - быт, крылья – душа. Кроме того, ситуации бывают разные. Вот с человеком вышел драться, а он банально сильнее тебя. И что дальше? Здесь сделать ничего нельзя. Когда просто что-то не получается, но ситуацию реально можно изменить, если немножко поднажать – это одно. А если в принципе желаемое невозможно – это кардинально другое. Я как-то вообще стараюсь не хотеть того, что может не получиться.
- Для Вас быть счастливым – это каким?
- Пожалуй, состояние счастья не имеет отношения к окружающей среде. Я изнутри должен состояться. Договориться с самим собой. Нравится, как ты живешь – значит, ты счастлив. Не нравится – значит, несчастен. Все очень просто. Нравится работа, женщина, дети, машина, дом или его отсутствие, пьешь ты или худеешь, волосы у тебя выпадают… Это совокупность всего. Причем материальное, естественно, на втором месте. А на первом, конечно, духовное. Я хорошо живу. Тем более, мне есть с чем сравнивать, были разные этапы в жизни. У меня достаточно рано умерли родители, я поработал на нелюбимой работе, совсем чуждой, аварии были автомобильные… Так что сейчас все хорошо.
Диана Фастовская
- Солист арт-группы «Хор Турецкого» Евгений Тулинов известен многим. О Вас же, как о человеке, можно только догадываться. Как бы Вы о себе сказали, какой Вы?- Какой я – надо спрашивать у других. Наверное, справедливый, ироничный, даже скорее, саркастический, веселый, оптимистичный, добрый, нежный, грубый, терпеливый, вздорный. Я могу быть любым. Это зависит от моего отношения к человеку. От настроения. От всего! Как у многих, пожалуй. Я очень подвержен чужим влияниям, сам натура увлекающаяся, и вдохновить меня может любой увлеченный человек. У меня нет догм, с удовольствием пересмотрю свою жизненную позицию. Я же тоже сомневаюсь. Если мне правильно объяснить, то готов прислушаться к чужому мнению. Помимо этого, я артист, хормейстер, музыкант, организатор. Плаваю хорошо. Метко стреляю. Могу починить что-нибудь. Такие умения у меня от мамы, она тоже была разносторонним человеком. Это хорошо и плохо. Может быть, лучше уметь что-то одно, но в совершенстве. Потом, мой конек – самоирония и ирония, направленная на других. Я знаю, с кем и как шутить. Например, прозвища, которые я придумываю людям, фактически на 99 процентов мгновенно подхватываются, «прилипают» и выражают суть. Я так человека воспринимаю. Причем, абсолютно нормально могу к нему относиться. Но если он похож на прозвище, которое я придумал, что делать? У меня, конечно, нет цели все время юморить и подкалывать. Просто если есть момент – почему нет?
- В одном из тех самых коротеньких интервью Вы как-то обмолвились, что у каждого человека должна быть цель, вокруг которой строится его жизнь. Как Вы считаете, что может быть такой глобальной целью? И есть ли она у Вас?
- Глобальная цель – это только духовное совершенствование. Кроме того, она должна быть четко согласована с твоими возможностями, с окружающим миром. Например, цель: стать оперным певцом. Я прекрасно понимаю, что для ее достижения нужно было в 21 год не жениться, не заводить детей, не работать на трех работах. Надо было заниматься голосом, к 30 иметь уже огромное резюме, спеть все партии… Именно резюме иногда бывает даже важнее, чем голос. Можно, конечно, задаться такой целью сейчас, но в этом случае надо же тогда все бросить – а если не получится? Ведь я уже привык к какому-то положению, достатку и т.д. Женщинам проще: есть главная цель – родить ребенка, а дальше делай, что хочешь. Какая у меня может быть цель? Лучше петь? Для чего? Дольше петь? Да, но это в опере есть возможность оставаться на сцене лет до 60, не на эстраде. Хотя, скорее всего, как раз в 60 я буду петь еще лучше, чем сейчас. Опять же, можно ребенка родить. Но это значит снова по кругу бегать, как пони. Т.е. в этом смысле ничего нового не произойдет. К сожалению. Поэтому оперным певцом я буду в следующей жизни, наверное.
- Помимо цели, что в жизни каждого человека должно быть еще?
- На мой взгляд, очень важно, чтобы в жизни был какой-то адреналин. Его никому не хватает, я считаю, просто не все об этом знают. Те люди, которые не стимулируют себя тем или иным способом, очень скучные, апатичные. А способов стимулирования очень много. У меня в жизни адреналина достаточно. Но бывает так, что мне становится неинтересно. Ведь людей, как стадо, гонят в одно русло. И ждет нас всех одно и то же. Сколько бы ты на эту жизнь ни потратил. Так зачем бежать 400 лет, когда можно пробежать за 180?
- А для друзей, для любимой женщины, дома, в гостях, в несценической обстановке, для удовольствия - Вы поете? Лирико-драматическим тенором?
- Дома я не пою. Да и громко это все. Как я в квартире буду кричать? Застолий не устраиваю. Если бы еще на гитаре играл, а так без аккомпанемента - зачем? Вот у моего папы был слух и поставленный голос от природы, он подбирал на рояле, не глядя на клавиши, правильно сразу, на гитаре играл и пел. Полная теноровая тесситура. Его даже в 30 лет, когда уже не берут, приглашали учиться в Ипполитовское училище, предлагали петь в оперном театре не в Москве, правда. А он был прорабом. Занимался сигнализацией. И как-то надо было жить, содержать семью, а не певческую карьеру строить. Можно сказать, я пошел практически по его стопам. В какой-то момент. Могу ли я спеть для любимой женщины? Для какой? Для той, которая не услышит? Почему вообще надо петь для женщины? Может, я для мужчины пою. Для Михаила Турецкого. Для женщины я могу сделать все что угодно, но только не петь со сцены.
- У Вас есть друзья вне профессии?
- У меня нет друзей, у меня коллеги. В социуме имеются такие понятия, как «совесть», «честь», «ненависть», «любовь», «дружба». А кто это – друг? Например, я учился 4 года в училище, и одного человека с курса выделял. Друг, значит. Учеба закончилась, мне это стало не нужно, неинтересно. Да и вообще все это непонятно. Назвать можно как угодно, надо же суть раскрыть этого слова. Делиться проблемами, радостями – это не показатель дружбы. Можно в кафе подсесть к человеку и поделиться всем, чем угодно. Я не понимаю, что такое друг. Это я устойчиво не понимаю. Принципиально. Просто при определенных обстоятельствах человек сталкивается с другими людьми, и их что-то крепко связывает. Причинно-следственные связи. Это придуманное все. Есть и другие понятия – «ум», например… Что такое «ум»? «Ума» вообще нет. Образование – есть, эрудиция, талант, воспитание – есть. Мозги есть. Череп раскроили, мозги вынули - вставили. Но ума-то нет. Человек даже сам этого не осознает. Возвращаясь к друзьям - обменяться новостями можно с кем угодно. То, что, например, на фронте солдат раненого друга тащил на спине – это обстоятельства. Дружбы самой по себе, вне обстоятельств, не существует.
- Что Вас вдохновляет на работу? Цветы, аплодисменты, каждодневные репетиции…?- Нужно четко разделять - что вдохновляет на выступление, на творчество, а что - просто в офис приехать. На работу в офисе не вдохновляет ничего. У меня, скорее, просто потребность в деятельности, даже в выходные. Конечно, есть личные мероприятия, но существуют приоритеты. Ведь работа приносит деньги. Не было бы работы - не было бы личных дел, домов, машин, проблем, с этим связанных. Есть офисный сотрудник Тулинов, который может ходить небритым неделю, а есть артист на сцене. И перед концертом действительно приходится вспоминать, что именно для этого все и происходит. Офис, репетиции и т.д. и т.п. Поэтому, даже если плохое настроение, самочувствие, нужно сделать над собой усилие - собраться на час, на полтора и заставить себя, и отработать все, и поверить. А если все хорошо, то и заставлять не надо. О чем и говорит Михаил Турецкий - мы должны на полчаса, на сорок минут сосредоточиться и выдать все. И он прав.
- Как Вы думаете, Вас как артиста понимают именно так, как Вам бы хотелось?
-Я не оцениваю свою работу. Конечно, публика чувствует мои настроения. Но сколько у меня поклонниц – никогда не интересовался. Они же на концертах "Евгений Тулинов" табличку не держат, хотя было бы интересно. Пожалуй, лучше даже без табличек: начал соло петь - мои поклонники встали, начал кто-то другой - мои сели, встали другие. Как на стадионе, когда волна идет. Но, если серьезно, я мало слышал критики в свой адрес относительно вокала. Например, в Питере мы как-то пели «Как молоды мы были». Максим Бруштейн, наш саунд-продюсер, мне сказал, что я спел без души. А я даже и не понимаю, о чем он. При моей подаче вокала петь без эмоций невозможно. Ведь пение – это вообще эмоциональный процесс, психофизический. Оказывается, разница между тем, что я вкладываю в произведение, и тем, как это воспринимают люди, есть. Но меня это никак не волнует. Просто даже если чего-то не хватает, я по-другому-то не могу. Недавно записал "Плач Федерико". Стоял в студии, пел, у меня не все получалось. И никакой роли в этот момент не было. Только музыка, голос и технические задачи, которые надо решать. Что услышит публика на выходе? Красивая музыка, красивый тембр, скажут, что в это время я, может, действительно плакал. Такая грусть. Разве я виноват, что это не так? Если бы у меня это произведение было «впето», тогда можно поговорить об образе. Это как циркач по канату идет, он знает точно, куда и как ему ногу поставить. Если поставит не так, то просто упадет. Конечно, когда у тебя 200 концертов в год, и ты каждый день поешь арию, она в итоге зазвучит, как надо. А если ты уверен в технике, значит, уже можешь работать как в оперном театре. Они же в движении, у них задачи другие – драматургические: мечом помахать, встать на колено, лежа спеть... Безусловно, на сцене я больше вкладываюсь, чем на записи. Мы репетировали «Nessun Dorma» с педагогом. Он говорит – «спой, как будто ты принц». А я ему отвечаю – «Лёнь, да я на сцене и есть принц, а здесь мне перед тобой принца трудно изображать». Я могу изобразить его чисто технически, а на концерте многие вещи получаются сами собой. Ведь ты несешь какой-то образ, понимаешь, что, например, с помощью мимики, артикуляции, подачи слова на публику можно воздействовать еще больше. Как сказала мне одна хорошая эзотерик: «…если у большинства людей внутри свеча горит, то у Вас - костер». Поэтому я тут со своим костром… не просто так выхожу и пою, и сам не знаю, что и зачем получается. Я делаю это осознанно.
- Чье мнение Вас интересует в профессиональном плане, к чьей оценке можете прислушаться и согласиться относительно Вашего творчества?
- Я ценю мнение человека разбирающегося, прежде всего, в вокале, и умеющего петь. Например, если мой педагог мне скажет, что я спел хорошо, то, значит, это действительно было хорошо. Но я и сам это услышу. В моем окружении мой вокал не нравиться не может. Конечно, есть то, чем я категорически недоволен. Мне стыдно, например, как записана ария Ленского, которую мы поем в попурри из опер Чайковского. Там вот этот ход «…я люблю тебя» с соль диезом, он как раз и не получается. На «ю» еще – это очень трудно. А поскольку я не лирический тенор, я эту ноту «забиваю» как гвоздь. Я иначе не могу. Ведь градация голосов – драматические, лирические тенора – существует не просто так. Я, правда, спинтовый тенор (прим.: от итал. «spinto» - лирико-драматический тенор). Но когда я начинаю петь нежнее, лиричнее, голос лишается нужной опоры. Можно послушать как Марио дель Монако поет «O sole mio». Кошмар! Человек может спеть абсолютно все, но именно это получается антихудожественно. И мне тоже многое приходится решать в твердом ключе. Но это было несколько лет назад, а сейчас я бы спел лучше.
- С какими проблемами Вы, певец все-таки классический, столкнулись на эстраде?
- На дисках у меня очень плохо записаны соло. Я ни одним не доволен. Неправильные тембра «вытащены», т.е. не мой голос получается. Это извечная проблема – запись оперного голоса. Все из-за фонограммы, которая «лезет» в микрофон на студии. Уже не получается качественная запись. Плюс ко всему, оперному певцу надо себя слышать, фанеру не перекричишь. Когда я пою, возникает звуковое давление, изнутри и снаружи, у меня все вибрирует, я контролирую процесс. Если я себя не слышу, у меня пропадает голос. Есть такое понятие как «пение на ощущениях». Условно говоря, певец знает, что когда вздохнет и сделает определенные действия, то все равно попадет в ноту, даже если не слышит. Я если не слышу – все, для меня этого нет. В этом случае я могу голос потерять за 40 секунд. И еще один момент есть, очень важный, кардинальный и никак не исправляемый: голос оперного певца должен записываться на расстоянии 3-5 метров от микрофона. Только так создается объем. Звуковая волна идет изо рта, из грудной клетки. Просто стоять и петь рядом с микрофоном – глупо, потому что будут слышны банально ларингитные процессы. И это уже никак не обойдешь. Мы с Максом, правда, пробовали: я стоял в конце коридора, ведущего в студию, и пел, а он записывал. Тогда получается некачественная запись. И здесь кругом одна сплошная депрессия в этом смысле. При правильной подаче оперный голос достигает объема только на расстоянии. И мне рассказывали случаи про разных зарубежных великих артистов: он поет на расстоянии метра – его не слышно, отошли на 10 метров – там просто огромный голос звучит. Кроме того, оперный вокал вообще должен всегда звучать в обработке, и прежде всего в зале. В комнате это будет некрасиво, потому что должны обертоны летать, должно быть отражение звука. Это закон оперного театра. В поле же никто оперу-то не поет. А пение в микрофон… Во-первых, микрофоны все ущербные. Во-вторых, они искажают звук. В-третьих, стоит компрессор, который выравнивает все. У меня высокая нота в три раза громче, чем низкая, как бы я ни хотел. А в компрессоре все одинаково, что низкая, что высокая. И чем я громче пою, тем сильнее компрессор меня убивает. Так что, к сожалению, проблем достаточно.
- В свободное от работы время – что почитать?
- Вот дали книгу почитать – я читаю. Раньше мне очень нравились Устинова, женские романы. Книг по эзотерике в свое время много читал. Но без практики все это изучать не имеет смысла. Можно знать природные законы, но это даже еще хуже, поскольку ты их все равно сознательно нарушаешь. Хотя, не скрою, мне очень нравится «Роза мира» Андреева. Я ее, наверное, раза три перечитал. Мне и сейчас это интересно. И люди меня окружают, которые к этому как-либо относятся.
- Вам когда-нибудь приходилось сдаваться? Как артисту, как человеку?
- Конечно, бывали такие ситуации, когда приходилось сдаваться, и все-таки есть один нюанс. Руки можно опустить, но крылья - никогда. Это разные вещи. Руки - быт, крылья – душа. Кроме того, ситуации бывают разные. Вот с человеком вышел драться, а он банально сильнее тебя. И что дальше? Здесь сделать ничего нельзя. Когда просто что-то не получается, но ситуацию реально можно изменить, если немножко поднажать – это одно. А если в принципе желаемое невозможно – это кардинально другое. Я как-то вообще стараюсь не хотеть того, что может не получиться.
- Для Вас быть счастливым – это каким?- Пожалуй, состояние счастья не имеет отношения к окружающей среде. Я изнутри должен состояться. Договориться с самим собой. Нравится, как ты живешь – значит, ты счастлив. Не нравится – значит, несчастен. Все очень просто. Нравится работа, женщина, дети, машина, дом или его отсутствие, пьешь ты или худеешь, волосы у тебя выпадают… Это совокупность всего. Причем материальное, естественно, на втором месте. А на первом, конечно, духовное. Я хорошо живу. Тем более, мне есть с чем сравнивать, были разные этапы в жизни. У меня достаточно рано умерли родители, я поработал на нелюбимой работе, совсем чуждой, аварии были автомобильные… Так что сейчас все хорошо.
Диана Фастовская