За окном быстро смеркалось. Поздней осенью так темнеет всегда – быстро и рано. Мы сидим с братом за столом в большом деревенском доме. Брат недавно женился и переехал сюда, в соседнюю деревню. Здесь, в семье жены ему не совсем уютно, но дом просторный, значительное хозяйство. До революции оно было ещё больше, но часть скотины пришлось отдать колхозу. Уходить в семью жены – не типично для деревенского уклада, но в родном доме нам всем было бы очень тесно, да и традиции меняются.
- Ещё по одной, – предложил я, - Мне до дома пешком восемь верст, уже темнеет.
- Согласен, - подтвердил брат. Я уже привык, что в этой деревне так говорили все. Вместо «да» говорить «согласен», вместо «нет» - «не согласен».
- Я бы тебя довез, подвода есть, но мне утром рано ехать в город, надо выспаться, - продолжил брат, наливая мутного самогона.
- Не морочься, каждую кочку знаю, на ощупь могу дойти, - сказал я, - Помнишь, сколько раз бегали сюда в прошлом году, на каждый праздник! И чем кончилось? Ты женился!
- Согласен, – сказал брат. И мне стало смешно. С чем он согласен?
- Когда придешь ещё? – спросил он.
- Наверно, не раньше Рождества, на санях приеду.
Мы с братом и его молодой женой вышли на крыльцо, попрощались. Дальше они не пошли, было очень грязно и скользко, два дня лил мерзкий осенний дождь, и от этого пыль чернозема во дворе превратилась в липкую, жирную и скользкую массу.
Я прошел деревню, дальше путь пролегал по лощине среди леса. В средней полосе России нет больших лесов, только перелески, поэтому заблудиться невозможно. Куда бы ты ни пошел, всегда вскоре выйдешь на поле.
Я спустился в лощину. Ее склоны были густо покрыты высокими деревьями, а дно представляло собой скошенный луг с узкой извилистой дорогой, обозначенной лишь примятой травой. Сколько уже раз здесь и ходил, и ездил на повозке, эта лощина всегда казалась мне руслом древней реки, исчезнувшей много веков назад. Может быть, так оно и было, кто знает. Как и в детстве, я снова ощущал себя на дне полноводной реки, быстрой и холодной…
А между тем становилось все темнее и холоднее. Окружающий мир разделился на черный лес и темное небо с еле заметной пилой верхушек деревьев по обеим сторонам лощины. Я дошел до места, где ее разделили два притока этой древней реки, направился по левому руслу и затем поднялся на пригорок. Лес закончился, вдали уже виднелось слабое еле заметное мерцание огоньков моей деревни. Осталось слева обогнуть кладбище, перейти плотину деревенского пруда – и я уже на окраине деревни. Но как же темно! Небо окончательно заволокло черными осенними облаками, горизонт стерся. Когда-то давно, несколько лет тому назад я с отцом ездил в районный город, так там никогда не бывает темно. Всегда что-нибудь светится – или тусклое уличное освещение, или свет из окон домов.
Путь постепенно стал веселее и легче. Соседство кладбища справа меня ничуть не смущало. В детстве нас, детей, бабушка пугала кладбищенскими сказками про оживающих по ночам мертвецов, про исчезнувших путников, которых ночь застала на погосте. Потом перед сном мы повторяли эти рассказы и пугали друг друга. Но я повзрослел, бабушка умерла, и мы всем селом отнесли ее на это самое кладбище. Погост давно уже превратился в место поминовения ушедших родственников. Раньше умерших поминали на службе в сельском приходе, но несколько лет назад из города приехала новая власть и церковь снесли. Кирпичи, что остались целыми, пустили на строительство сельсовета, остальные так и остались брошенными и заросли бурьяном. С тех пор кладбище стало культовым местом. Оно меня не пугало. Днем. Но сейчас, осенней ночью, оно выглядело мрачным черным пятном. Ещё более черным, чем сама ночь. Сейчас я, наверное, готов был поверить в те бабушкины сказки. Страха не было, но все же я решил свернуть в сторону от этого жуткого места на небольшую дорогу и продолжить путь по ней. Дорога отсюда выглядела серой полоской среди темноты, выходила из деревни, огибала заброшенное непригодное поле и сливалась с большаком. Деревенские здесь ездили редко, обычно для того, чтобы срезать путь из города.
Не доходя сотни шагов до кладбища, я резко свернул в сторону той дороги и бодро зашагал по лугу. Идти было легко, под ногами находилась не пашня, а луг с твердой и плотной землей. Мои шаги стали широкими и уверенными. Теперь, когда я миновал лес и идти стало легче, я с удивлением для себя обнаружил, что впервые возвращаюсь домой в темноте. Никогда раньше я не выходил в темноте из той деревни, не проходил во мраке лес, лощину … Но почему же брат не оставил меня ночевать? Дом большой, места много. Нашлось только одно объяснение: ревность к молодой жене! Полгода мы бегали в ту деревню, оба за ней ухаживали, добивались. Но брат оказался настойчивей. Может быть, потому что он старше меня. Тут же вспомнил ее взгляд, без промаха стреляющий в мою сторону, волнующее касание ее груди, небрежно расстегнутая верхняя пуговка кофточки, манящая ложбинка… И все это было не тогда, а сегодня, пока мы сидели за столом. Вспомнил и ее расстроенные глаза при недавнем прощании на крыльце. Она же хотела, чтобы я остался! Она хотела… Какой же я дурак! Ее женский ум что-то задумал, а меня вновь, как и тогда, ещё до их свадьбы, подвела нерешительность. В тот день был праздник – Петров день. Деревня гуляла, пила, а мы остались одни, веселые, пьяные, влюбленные. От меня требовался всего лишь шаг в ее сторону, в сторону ее любви и ее тела, уверенный и настойчивый мой шаг. Такой же уверенный и твердый, как сейчас! Как вдруг…
Как вдруг, жизнь резко выдернула меня из воспоминаний – почва под сапогом внезапно исчезла, твердый и уверенный шаг провалился в пустоту, тело машинально устремилось вперед и я, неуклюже согнувшись, полетел вниз. Очнулся сразу, несколько секунд пытался понять случившееся. Вокруг была полная темнота. Я себя ощупал. Ноги, руки целы, сапоги на месте. Я сидел, полусогнув ноги и опершись спиной на почти вертикальную стенку. Судя по полной темноте, это была яма. Видимо, я не упал, а быстро сполз спиной по ее стенке. Откуда здесь яма? Как игла меня пронзила мысль – рядом же кладбище! Неужели это… Нет, нет! Я поднял голову. Видимо, тучи стали не такими плотными и взошла луна, надо мной висело небо в виде серого овала или скорее даже правильного круга. Это меня порадовало, насколько подобное чувство было возможно в моем положении, - значит, это не могила, а просто яма. Но откуда она здесь? Выяснять буду потом, сейчас надо во что бы то ни стало вылезти на поверхность. Я решительно поднял себя на ноги и начал судорожно карабкаться вверх по почти вертикальной стенке. Скрюченные от холода пальцы скользили по мокрой глине, куски глины отваливались, и я снова и снова сползал на дно. Я искал хоть что-нибудь, за что можно было бы уцепиться, схватиться, упереться, но стена была скользкой и холодной.
В очередной раз, беспомощно соскользнув на дно, я решил передохнуть, согреть замерзшие руки и подумать о дальнейших действиях. Я сел на дно ямы, спиной откинулся на мокрую стенку. Стало тихо. Именно с такой позиции начиналось мое пребывание здесь. Я снова вернулся к тому вопросу: «Откуда здесь яма?» И тут меня озарило! Я во второй раз за этот вечер назвал себя дураком… Как можно было, забыть, что на этом поле печники со всего уезда всегда добывали глину! Сам же сюда ездил с Петровичем, одним из представителей этой профессии – когда мы перекладывали печку. В то время я был совсем подростком, Петрович обвязывал меня веревкой и спускал вниз. Лопатой я рубил глину, наполнял ведро, а печник поднимал его наверх. Меня он взял, потому как я был щуплым и легким, легче потом вытянуть назад. Глубина той ямы насчитывала два, а то и три моих роста. Таких ям там было много, как будто каждый печник владел своей шахтой по добыче глины.
- Какой же я дурак! Как же я мог забыть, – в третий раз, но уже вслух я обругал себя. И вдруг мне послышался какой-то слабый короткий звук с середины ямы, прямо напротив. Я замер. Звук был живым и, что меня особенно поразило, очень знакомым.
- Откуда здесь, в яме, живые звуки? Кладбище-то далеко, - подумал я и сам же улыбнулся такой мысли.
- Живые звуки на ночном кладбище – мне стало смешно и одновременно жутковато.
Я затаил дыхание и прислушался. Было тихо. Я слышал только удары своего сердца. Наверно, показалось. В тишине часто что-нибудь да покажется. Я взял себя в руки и начал рассуждать трезво, это уже получалось - от самогонного хмеля не осталось и следа. Небесный круг над головой стал уже светлым, тучи рассеялись, взошла луна и ее свет частично освещал верхнюю часть стенки ямы. Это плохо, значит, ночью будут заморозки, стенки покроются наледью и станут совсем скользкими.
- Если не вылезти, совсем замерзну, даже не надо хоронить, умру почти на кладбище, останется лишь закопать – я пытался мрачно шутить, но тот странный звук меня все же беспокоил. Особенно настораживало то, что он показался мне знакомым.
Но надо спешить. Звать на помощь было бессмысленно – деревня далеко, рядом только кладбище, а оттуда помощи не дождешься. Попытки пошутить придали сил. Я решил продолжить карабкаться вверх, постепенно перемещаясь по кругу в надежде найти твердый выступ или корень дерева. Решительно подняв себя, остервенело начал впиваться ногами и руками в мокрую скользкую глину, перемещаясь по кругу. Подход оказался верным, вскоре ногой мне удалось нащупать твердый выступ. Видимо это был выступающий шершавый камень. Упершись в него, я приподнял свое тело, а вытянутая вверх правая рука нащупала что-то наподобие корня дерева. Это была удача и надежда! Я крепко схватил корень и медленно начал подтягивать себя к краю ямы. Но тут произошло ужасное: вверху на стене в тусклом лунном свете промелькнула тень, и одновременно снизу повторился тот самый знакомый звук, повторился громко и четко. От неожиданности и испуга рука отпустила спасительный корень, а нога соскользнула с камня, и я полетел спиной вниз в самую середину ямы.
Время, пока я падал, мне показалось бесконечностью. Я увидел круглое небо, плавную кромку ямы и плюхнулся, упав на что-то мягкое и лохматое. Совсем близко, возле уха раздалось блеяние. Волна радости охватила меня! Это была овца! Всего лишь овца! Моя рука утонула в теплой овечьей шерсти, я нащупал голову и открытый рот животного. Бедная овечка, она тоже, как и я провалилась в яму. Мой страх исчез: я не один и не замерзну. Я лежал, слушал слабое блеяние животного и радовался! Но что за тень промелькнула перед моим падением? Не хозяин же овечки решил ее поискать ночью! По волне только что нахлынувшей радости прокатилась рябь страха. Я пристально вгляделся в то место, где раньше увидел тень. Она оказалась от дерева, растущего неподалеку от ямы. Корень, за который я так удачно зацепился, был от него. Ветер раскачивал голые ветки, их корявый силуэт и напугал меня. Ясность и понимание придали силы. Я вспомнил, как недавно в деревню приезжал лектор из города – щуплый старикашка с портфелем и в круглых очках. Сейчас вспомнилась только одна из его фраз: "сила - в знании".
Немного отдохнув и согревшись от живого овечьего тулупа, я продолжил попытки вылезти. Сапогом нашел тот выступающий камень, приподнялся. Стоя на одной ноге на камне, я ощупал все доступное вокруг пространство, но корня не было. Вероятно, он оторвался, когда я упал на овцу. Безуспешно цепляясь руками и ногами, я обошел яму по кругу и ничего – ни крепких выступов, ни корней. Только скользкая и холодная глина. Мое положение ничуть не улучшилось.
- Ну и какая тут сила в таком знании? – с иронией подумал я.
При абсолютной ясности моего положения я не знал, что делать дальше. Откинувшись на овечью тушу, я смотрел на черное небо и ни о чем не думал. Тишина была в яме, тишина снаружи. Легкий ветерок качал кривые ветки дерева, я чувствовал, как в яму спускается холод. Я медленно засыпал. Мне снилась зима, зимние сани, скрип снега под полозьями…
Не знаю, сколько времени прошло, но проснулся я от нестерпимого холода. Зубы стучали, окоченели ноги. Подо мной ощущалось ровное дыхание овцы. Я пошевелил ногой, под каблуком раздал небольшой хруст.
- Вот и первый ледок, – подумал я.
Хруст продолжал раздаваться. Но теперь уже не здесь, на дне ямы, а где-то сверху, снаружи. Я замер. Несомненно, по дороге двигалась повозка, ее колеса ломали тонкий лед замерзших луж. А явственный храп лошади окончательно меня разбудил.
Я сухо прохрипел, прокашлялся. Так всегда бывает после долгого молчания. Ко мне вернулся голос, и я стал кричать. Не звать, а именно кричать! Теперь, по прошествии стольких лет, я уже забыл, что именно кричал. Наверное «Помогите! Спасите! Я здесь!» Тем не менее, повозка остановилась (исчез скрип), послышались приближающиеся шаги, и на фоне неба появилась голова.
- Кто здесь? – осторожно спросил голос.
- Это, это…да я это, Федосов, сын Ивана Федосова, – заикаясь, прокричал я.
- А как ты сюда попал? – также осторожно спросил голос.
- Так ведь это… домой я возвращался. От брата шел, темно было, вот и провалился. Вытащи меня, молю!
- Сашка Федосов, ты что ль? – голос немного повеселел.
- Да я же, кто ж ещё!
- А лошадь твоя где? – спросил голос.
- Говорю же, пешком шел! Давно я уже здесь! А ты кто? Не узнаю, – весело спросил я.
- Никифорыч я, мельник, не узнал что ль? – настороженно сказал голос.
- Привет, Никифорыч! Да вытащи меня, замерз уже – взмолился я.
Голос замолчал. Молчание длилось долго.
- Никифорыч, ты здесь? Ты, это, не уходи, – снова взмолился я.
- А брат твой где? – спросил Никифорыч.
- Дома остался, с женой. Один я здесь. Вытащи, Никифорыч, а.
- А зачем ты на кладбище-то пошел, да ещё ночью, – спросил мельник.
- Да говорю же, от брата возвращался, выпили, засиделись, потом по лощине шел, там, где сено косили.
Снова наступило молчание.
- Знаю эту лощину, мы там все сено косим, хорошее там сено, – задумчиво сказал мельник.
- Никифорыч, хорош мучить, вытаскивай меня! – уже закричал я.
Эти слова подействовали как приказ. Мельник будто проснулся. Или наконец-то поверил.
- Сиди, сейчас веревку принесу, в телеге где-то валяется.
Голова в проеме исчезла, послышались удаляющиеся шаги мельника. Мне оставалось только ждать. Снова послышались шаги. Сверху явственно чувствовалось какая-то возня.
- Значит, мельник не уехал, поверил – с радостью заключил я.
- Лови, Федосов, - на меня упала свернутая в бухту толстая веревка.
Ловким движением я размотал бухту, обвязал веревку за пояс, намотал на руку и собрался уже крикнуть «Тяни!», как вдруг услышал слабое блеяние овечки.
- Ой, как же я забыл про животное! Оно же здесь погибнет, - виновато подумал я.
Я схватил овцу в охапку и обеими руками прижал к себе. И тут понял, что так мы не вылезем – мельнику не хватит сил вытащить нас обоих, а я не смогу помочь, руки-то заняты. Я быстро перекинул веревку на овцу, обвязал ее за туловище и передние ноги так, чтобы канат не соскочил. Взял овцу на руки.
- Сначала вытащим овцу, а потом – себя, - решил я.
- Тащи, Никифорыч, - я радостно крикнул и дернул за уходящую вверх веревку.
- Ты мне тоже помогай, а то так и меня утащишь! – раздалось деловое указание мельника. Веревка натянулась, послышалось кряхтение мельника, и лохматая овечья туша медленно поползла вверх. Я помогал, пока хватало роста. Бесформенный силуэт овечки закрыл часть круглого неба и задержался на кромке ямы. Раздалось жалобное блеяние. И тут случилось непредвиденное: на миг застыв на краю ямы, овечья туша полетела вниз прямо на меня. Я еле успел отойти в сторону. Овца плюхнулась на дно ямы.
- Ты что сделал, Никифорыч? – крикнул я.
В ответ послышался убегающий топот сапог, окрик мельника и резкий звук хлыста. Лошадь галопом понесла громыхающую телегу. Грохот телеги становился все тише, потом все замолкло.
- Никифорыч? Где ты? – неуверенно спросил я, беспомощно подняв голову. Ответа не последовало. Определенно на поверхности никого не было. Мельник уехал.
Нет, конечно, не уехал! Он сбежал! Острая как стрела догадка пронзила мой мозг! Никифорыч, хороший добродушный мужик, он же собирался помочь мне, он разговаривал со мной, он узнал меня, он узнал мой голос! Вытягивая веревку, он ожидал увидеть меня, человека, Сашку Федосова! Вот я уже появляюсь из ямы, вот он протягивает мне руку и видит … испуганную овечью морду, освещенную белым холодным лунным светом! И это всё - ночью! Около кладбища! Я явно представил его искаженное ужасом лицо! Представил, как страх сдавил его живот! Как ….! На меня накатился нестерпимый смех! Ох, как долго я хохотал! Долго мой зловещий смех разносился по окрестностям кладбища! Я вспомнил все наши с братом детские страшилки из бабушкиных сказок. И то, как мы пугали себя перед сном темными зимними вечерами.
Мало-помалу я успокоился. Мне снова стало всё ясно. Я – в яме вместе с овцой. И помощи уже не будет. Я снова не знал, что делать дальше, но страха уже не было. Был огромный прилив сил. Мне казалось, что если я напрягусь, оттолкнусь ногами, то просто выпрыгну наружу! Странное ощущение. Зачем-то, поддавшись неведомому инстинкту, я принялся ощупывать стенки ямы и обнаружил спускающуюся веревку. Ту самую, которую бросил мельник. Я неуверенно, не зная, зачем, стал выбирать веревку, она натянулась. Я дернул сильнее, но веревка не поддавалась. Определенно она была привязана, но к чему? Ах, да, к тому самому дереву. Вот с чем возился мельник, когда я его ждал – он привязывал веревку! Даже не осознав столь неожиданной удачи, я на удивление быстро и легко вскарабкался по веревке и оказался снаружи.
В полной растерянности, не веря своему спасению, я стоял в центре поля на краю ставшей уже привычной мне ямы. Яркая луна, висевшая на звездном небе, хорошо освещала окрестности, мои глаза, за долгое время привыкшие к темноте, видели почти как днем. На краткий миг промелькнула бредовая мысль: вернуться назад, в яму и продолжить борьбу, как будто яма мистически притягивала меня, но я немедленно отбросил эту больную чушь. Глубоко, всей грудью, до головокружения я вдохнул свежего холодного воздуха. Ко мне вернулось чувство реальности, и я осмотрелся вокруг. Рядом была та самая дорога, на которую я шел и по которой недавно уехал мельник Никифорыч. До родной деревни – подать рукой.
За веревку я вытащил овцу. На возникшую из ямы овечью морду, освещенную светом луны, обратил особое внимание.
Дальнейшая дорога домой показалась легкой прогулкой. Меня никто не ждал, все спали, спала вся деревня. Придя в родной дом, я лег и мгновенно заснул.
А потом бесчисленное количество раз рассказывал, пересказывал эту историю. Бесчисленное количество раз я слышал рассказ Никифорыча, а деревенские всё просили и просили, и слушали, слушали. Потом меня пугали ямами, а Никифорыча – овечьими мордами. Но жизнь продолжалась, наполнялась другими историями и событиями, веселыми и страшными, счастливыми и не очень, встречами и людьми, победами и поражениями.
Человеческая жизнь состоит не из календарных годов и сухих биографических вех, а подобно дому, сложенному из маленьких кирпичиков, строится из подобных событий, случаев, впечатлений, преодолений. Только сейчас, по прошествии многих лет, ко мне пришло это простое понимание.
Юрий Дронов
- Ещё по одной, – предложил я, - Мне до дома пешком восемь верст, уже темнеет.
- Согласен, - подтвердил брат. Я уже привык, что в этой деревне так говорили все. Вместо «да» говорить «согласен», вместо «нет» - «не согласен».
- Я бы тебя довез, подвода есть, но мне утром рано ехать в город, надо выспаться, - продолжил брат, наливая мутного самогона.
- Не морочься, каждую кочку знаю, на ощупь могу дойти, - сказал я, - Помнишь, сколько раз бегали сюда в прошлом году, на каждый праздник! И чем кончилось? Ты женился!
- Согласен, – сказал брат. И мне стало смешно. С чем он согласен?
- Когда придешь ещё? – спросил он.
- Наверно, не раньше Рождества, на санях приеду.
Мы с братом и его молодой женой вышли на крыльцо, попрощались. Дальше они не пошли, было очень грязно и скользко, два дня лил мерзкий осенний дождь, и от этого пыль чернозема во дворе превратилась в липкую, жирную и скользкую массу.
Я прошел деревню, дальше путь пролегал по лощине среди леса. В средней полосе России нет больших лесов, только перелески, поэтому заблудиться невозможно. Куда бы ты ни пошел, всегда вскоре выйдешь на поле.
Я спустился в лощину. Ее склоны были густо покрыты высокими деревьями, а дно представляло собой скошенный луг с узкой извилистой дорогой, обозначенной лишь примятой травой. Сколько уже раз здесь и ходил, и ездил на повозке, эта лощина всегда казалась мне руслом древней реки, исчезнувшей много веков назад. Может быть, так оно и было, кто знает. Как и в детстве, я снова ощущал себя на дне полноводной реки, быстрой и холодной…
А между тем становилось все темнее и холоднее. Окружающий мир разделился на черный лес и темное небо с еле заметной пилой верхушек деревьев по обеим сторонам лощины. Я дошел до места, где ее разделили два притока этой древней реки, направился по левому руслу и затем поднялся на пригорок. Лес закончился, вдали уже виднелось слабое еле заметное мерцание огоньков моей деревни. Осталось слева обогнуть кладбище, перейти плотину деревенского пруда – и я уже на окраине деревни. Но как же темно! Небо окончательно заволокло черными осенними облаками, горизонт стерся. Когда-то давно, несколько лет тому назад я с отцом ездил в районный город, так там никогда не бывает темно. Всегда что-нибудь светится – или тусклое уличное освещение, или свет из окон домов.
Путь постепенно стал веселее и легче. Соседство кладбища справа меня ничуть не смущало. В детстве нас, детей, бабушка пугала кладбищенскими сказками про оживающих по ночам мертвецов, про исчезнувших путников, которых ночь застала на погосте. Потом перед сном мы повторяли эти рассказы и пугали друг друга. Но я повзрослел, бабушка умерла, и мы всем селом отнесли ее на это самое кладбище. Погост давно уже превратился в место поминовения ушедших родственников. Раньше умерших поминали на службе в сельском приходе, но несколько лет назад из города приехала новая власть и церковь снесли. Кирпичи, что остались целыми, пустили на строительство сельсовета, остальные так и остались брошенными и заросли бурьяном. С тех пор кладбище стало культовым местом. Оно меня не пугало. Днем. Но сейчас, осенней ночью, оно выглядело мрачным черным пятном. Ещё более черным, чем сама ночь. Сейчас я, наверное, готов был поверить в те бабушкины сказки. Страха не было, но все же я решил свернуть в сторону от этого жуткого места на небольшую дорогу и продолжить путь по ней. Дорога отсюда выглядела серой полоской среди темноты, выходила из деревни, огибала заброшенное непригодное поле и сливалась с большаком. Деревенские здесь ездили редко, обычно для того, чтобы срезать путь из города.
Не доходя сотни шагов до кладбища, я резко свернул в сторону той дороги и бодро зашагал по лугу. Идти было легко, под ногами находилась не пашня, а луг с твердой и плотной землей. Мои шаги стали широкими и уверенными. Теперь, когда я миновал лес и идти стало легче, я с удивлением для себя обнаружил, что впервые возвращаюсь домой в темноте. Никогда раньше я не выходил в темноте из той деревни, не проходил во мраке лес, лощину … Но почему же брат не оставил меня ночевать? Дом большой, места много. Нашлось только одно объяснение: ревность к молодой жене! Полгода мы бегали в ту деревню, оба за ней ухаживали, добивались. Но брат оказался настойчивей. Может быть, потому что он старше меня. Тут же вспомнил ее взгляд, без промаха стреляющий в мою сторону, волнующее касание ее груди, небрежно расстегнутая верхняя пуговка кофточки, манящая ложбинка… И все это было не тогда, а сегодня, пока мы сидели за столом. Вспомнил и ее расстроенные глаза при недавнем прощании на крыльце. Она же хотела, чтобы я остался! Она хотела… Какой же я дурак! Ее женский ум что-то задумал, а меня вновь, как и тогда, ещё до их свадьбы, подвела нерешительность. В тот день был праздник – Петров день. Деревня гуляла, пила, а мы остались одни, веселые, пьяные, влюбленные. От меня требовался всего лишь шаг в ее сторону, в сторону ее любви и ее тела, уверенный и настойчивый мой шаг. Такой же уверенный и твердый, как сейчас! Как вдруг…
Как вдруг, жизнь резко выдернула меня из воспоминаний – почва под сапогом внезапно исчезла, твердый и уверенный шаг провалился в пустоту, тело машинально устремилось вперед и я, неуклюже согнувшись, полетел вниз. Очнулся сразу, несколько секунд пытался понять случившееся. Вокруг была полная темнота. Я себя ощупал. Ноги, руки целы, сапоги на месте. Я сидел, полусогнув ноги и опершись спиной на почти вертикальную стенку. Судя по полной темноте, это была яма. Видимо, я не упал, а быстро сполз спиной по ее стенке. Откуда здесь яма? Как игла меня пронзила мысль – рядом же кладбище! Неужели это… Нет, нет! Я поднял голову. Видимо, тучи стали не такими плотными и взошла луна, надо мной висело небо в виде серого овала или скорее даже правильного круга. Это меня порадовало, насколько подобное чувство было возможно в моем положении, - значит, это не могила, а просто яма. Но откуда она здесь? Выяснять буду потом, сейчас надо во что бы то ни стало вылезти на поверхность. Я решительно поднял себя на ноги и начал судорожно карабкаться вверх по почти вертикальной стенке. Скрюченные от холода пальцы скользили по мокрой глине, куски глины отваливались, и я снова и снова сползал на дно. Я искал хоть что-нибудь, за что можно было бы уцепиться, схватиться, упереться, но стена была скользкой и холодной.
В очередной раз, беспомощно соскользнув на дно, я решил передохнуть, согреть замерзшие руки и подумать о дальнейших действиях. Я сел на дно ямы, спиной откинулся на мокрую стенку. Стало тихо. Именно с такой позиции начиналось мое пребывание здесь. Я снова вернулся к тому вопросу: «Откуда здесь яма?» И тут меня озарило! Я во второй раз за этот вечер назвал себя дураком… Как можно было, забыть, что на этом поле печники со всего уезда всегда добывали глину! Сам же сюда ездил с Петровичем, одним из представителей этой профессии – когда мы перекладывали печку. В то время я был совсем подростком, Петрович обвязывал меня веревкой и спускал вниз. Лопатой я рубил глину, наполнял ведро, а печник поднимал его наверх. Меня он взял, потому как я был щуплым и легким, легче потом вытянуть назад. Глубина той ямы насчитывала два, а то и три моих роста. Таких ям там было много, как будто каждый печник владел своей шахтой по добыче глины.
- Какой же я дурак! Как же я мог забыть, – в третий раз, но уже вслух я обругал себя. И вдруг мне послышался какой-то слабый короткий звук с середины ямы, прямо напротив. Я замер. Звук был живым и, что меня особенно поразило, очень знакомым.
- Откуда здесь, в яме, живые звуки? Кладбище-то далеко, - подумал я и сам же улыбнулся такой мысли.
- Живые звуки на ночном кладбище – мне стало смешно и одновременно жутковато.
Я затаил дыхание и прислушался. Было тихо. Я слышал только удары своего сердца. Наверно, показалось. В тишине часто что-нибудь да покажется. Я взял себя в руки и начал рассуждать трезво, это уже получалось - от самогонного хмеля не осталось и следа. Небесный круг над головой стал уже светлым, тучи рассеялись, взошла луна и ее свет частично освещал верхнюю часть стенки ямы. Это плохо, значит, ночью будут заморозки, стенки покроются наледью и станут совсем скользкими.
- Если не вылезти, совсем замерзну, даже не надо хоронить, умру почти на кладбище, останется лишь закопать – я пытался мрачно шутить, но тот странный звук меня все же беспокоил. Особенно настораживало то, что он показался мне знакомым.
Но надо спешить. Звать на помощь было бессмысленно – деревня далеко, рядом только кладбище, а оттуда помощи не дождешься. Попытки пошутить придали сил. Я решил продолжить карабкаться вверх, постепенно перемещаясь по кругу в надежде найти твердый выступ или корень дерева. Решительно подняв себя, остервенело начал впиваться ногами и руками в мокрую скользкую глину, перемещаясь по кругу. Подход оказался верным, вскоре ногой мне удалось нащупать твердый выступ. Видимо это был выступающий шершавый камень. Упершись в него, я приподнял свое тело, а вытянутая вверх правая рука нащупала что-то наподобие корня дерева. Это была удача и надежда! Я крепко схватил корень и медленно начал подтягивать себя к краю ямы. Но тут произошло ужасное: вверху на стене в тусклом лунном свете промелькнула тень, и одновременно снизу повторился тот самый знакомый звук, повторился громко и четко. От неожиданности и испуга рука отпустила спасительный корень, а нога соскользнула с камня, и я полетел спиной вниз в самую середину ямы.
Время, пока я падал, мне показалось бесконечностью. Я увидел круглое небо, плавную кромку ямы и плюхнулся, упав на что-то мягкое и лохматое. Совсем близко, возле уха раздалось блеяние. Волна радости охватила меня! Это была овца! Всего лишь овца! Моя рука утонула в теплой овечьей шерсти, я нащупал голову и открытый рот животного. Бедная овечка, она тоже, как и я провалилась в яму. Мой страх исчез: я не один и не замерзну. Я лежал, слушал слабое блеяние животного и радовался! Но что за тень промелькнула перед моим падением? Не хозяин же овечки решил ее поискать ночью! По волне только что нахлынувшей радости прокатилась рябь страха. Я пристально вгляделся в то место, где раньше увидел тень. Она оказалась от дерева, растущего неподалеку от ямы. Корень, за который я так удачно зацепился, был от него. Ветер раскачивал голые ветки, их корявый силуэт и напугал меня. Ясность и понимание придали силы. Я вспомнил, как недавно в деревню приезжал лектор из города – щуплый старикашка с портфелем и в круглых очках. Сейчас вспомнилась только одна из его фраз: "сила - в знании".
Немного отдохнув и согревшись от живого овечьего тулупа, я продолжил попытки вылезти. Сапогом нашел тот выступающий камень, приподнялся. Стоя на одной ноге на камне, я ощупал все доступное вокруг пространство, но корня не было. Вероятно, он оторвался, когда я упал на овцу. Безуспешно цепляясь руками и ногами, я обошел яму по кругу и ничего – ни крепких выступов, ни корней. Только скользкая и холодная глина. Мое положение ничуть не улучшилось.
- Ну и какая тут сила в таком знании? – с иронией подумал я.
При абсолютной ясности моего положения я не знал, что делать дальше. Откинувшись на овечью тушу, я смотрел на черное небо и ни о чем не думал. Тишина была в яме, тишина снаружи. Легкий ветерок качал кривые ветки дерева, я чувствовал, как в яму спускается холод. Я медленно засыпал. Мне снилась зима, зимние сани, скрип снега под полозьями…
Не знаю, сколько времени прошло, но проснулся я от нестерпимого холода. Зубы стучали, окоченели ноги. Подо мной ощущалось ровное дыхание овцы. Я пошевелил ногой, под каблуком раздал небольшой хруст.
- Вот и первый ледок, – подумал я.
Хруст продолжал раздаваться. Но теперь уже не здесь, на дне ямы, а где-то сверху, снаружи. Я замер. Несомненно, по дороге двигалась повозка, ее колеса ломали тонкий лед замерзших луж. А явственный храп лошади окончательно меня разбудил.
Я сухо прохрипел, прокашлялся. Так всегда бывает после долгого молчания. Ко мне вернулся голос, и я стал кричать. Не звать, а именно кричать! Теперь, по прошествии стольких лет, я уже забыл, что именно кричал. Наверное «Помогите! Спасите! Я здесь!» Тем не менее, повозка остановилась (исчез скрип), послышались приближающиеся шаги, и на фоне неба появилась голова.
- Кто здесь? – осторожно спросил голос.
- Это, это…да я это, Федосов, сын Ивана Федосова, – заикаясь, прокричал я.
- А как ты сюда попал? – также осторожно спросил голос.
- Так ведь это… домой я возвращался. От брата шел, темно было, вот и провалился. Вытащи меня, молю!
- Сашка Федосов, ты что ль? – голос немного повеселел.
- Да я же, кто ж ещё!
- А лошадь твоя где? – спросил голос.
- Говорю же, пешком шел! Давно я уже здесь! А ты кто? Не узнаю, – весело спросил я.
- Никифорыч я, мельник, не узнал что ль? – настороженно сказал голос.
- Привет, Никифорыч! Да вытащи меня, замерз уже – взмолился я.
Голос замолчал. Молчание длилось долго.
- Никифорыч, ты здесь? Ты, это, не уходи, – снова взмолился я.
- А брат твой где? – спросил Никифорыч.
- Дома остался, с женой. Один я здесь. Вытащи, Никифорыч, а.
- А зачем ты на кладбище-то пошел, да ещё ночью, – спросил мельник.
- Да говорю же, от брата возвращался, выпили, засиделись, потом по лощине шел, там, где сено косили.
Снова наступило молчание.
- Знаю эту лощину, мы там все сено косим, хорошее там сено, – задумчиво сказал мельник.
- Никифорыч, хорош мучить, вытаскивай меня! – уже закричал я.
Эти слова подействовали как приказ. Мельник будто проснулся. Или наконец-то поверил.
- Сиди, сейчас веревку принесу, в телеге где-то валяется.
Голова в проеме исчезла, послышались удаляющиеся шаги мельника. Мне оставалось только ждать. Снова послышались шаги. Сверху явственно чувствовалось какая-то возня.
- Значит, мельник не уехал, поверил – с радостью заключил я.
- Лови, Федосов, - на меня упала свернутая в бухту толстая веревка.
Ловким движением я размотал бухту, обвязал веревку за пояс, намотал на руку и собрался уже крикнуть «Тяни!», как вдруг услышал слабое блеяние овечки.
- Ой, как же я забыл про животное! Оно же здесь погибнет, - виновато подумал я.
Я схватил овцу в охапку и обеими руками прижал к себе. И тут понял, что так мы не вылезем – мельнику не хватит сил вытащить нас обоих, а я не смогу помочь, руки-то заняты. Я быстро перекинул веревку на овцу, обвязал ее за туловище и передние ноги так, чтобы канат не соскочил. Взял овцу на руки.
- Сначала вытащим овцу, а потом – себя, - решил я.
- Тащи, Никифорыч, - я радостно крикнул и дернул за уходящую вверх веревку.
- Ты мне тоже помогай, а то так и меня утащишь! – раздалось деловое указание мельника. Веревка натянулась, послышалось кряхтение мельника, и лохматая овечья туша медленно поползла вверх. Я помогал, пока хватало роста. Бесформенный силуэт овечки закрыл часть круглого неба и задержался на кромке ямы. Раздалось жалобное блеяние. И тут случилось непредвиденное: на миг застыв на краю ямы, овечья туша полетела вниз прямо на меня. Я еле успел отойти в сторону. Овца плюхнулась на дно ямы.
- Ты что сделал, Никифорыч? – крикнул я.
В ответ послышался убегающий топот сапог, окрик мельника и резкий звук хлыста. Лошадь галопом понесла громыхающую телегу. Грохот телеги становился все тише, потом все замолкло.
- Никифорыч? Где ты? – неуверенно спросил я, беспомощно подняв голову. Ответа не последовало. Определенно на поверхности никого не было. Мельник уехал.
Нет, конечно, не уехал! Он сбежал! Острая как стрела догадка пронзила мой мозг! Никифорыч, хороший добродушный мужик, он же собирался помочь мне, он разговаривал со мной, он узнал меня, он узнал мой голос! Вытягивая веревку, он ожидал увидеть меня, человека, Сашку Федосова! Вот я уже появляюсь из ямы, вот он протягивает мне руку и видит … испуганную овечью морду, освещенную белым холодным лунным светом! И это всё - ночью! Около кладбища! Я явно представил его искаженное ужасом лицо! Представил, как страх сдавил его живот! Как ….! На меня накатился нестерпимый смех! Ох, как долго я хохотал! Долго мой зловещий смех разносился по окрестностям кладбища! Я вспомнил все наши с братом детские страшилки из бабушкиных сказок. И то, как мы пугали себя перед сном темными зимними вечерами.
Мало-помалу я успокоился. Мне снова стало всё ясно. Я – в яме вместе с овцой. И помощи уже не будет. Я снова не знал, что делать дальше, но страха уже не было. Был огромный прилив сил. Мне казалось, что если я напрягусь, оттолкнусь ногами, то просто выпрыгну наружу! Странное ощущение. Зачем-то, поддавшись неведомому инстинкту, я принялся ощупывать стенки ямы и обнаружил спускающуюся веревку. Ту самую, которую бросил мельник. Я неуверенно, не зная, зачем, стал выбирать веревку, она натянулась. Я дернул сильнее, но веревка не поддавалась. Определенно она была привязана, но к чему? Ах, да, к тому самому дереву. Вот с чем возился мельник, когда я его ждал – он привязывал веревку! Даже не осознав столь неожиданной удачи, я на удивление быстро и легко вскарабкался по веревке и оказался снаружи.
В полной растерянности, не веря своему спасению, я стоял в центре поля на краю ставшей уже привычной мне ямы. Яркая луна, висевшая на звездном небе, хорошо освещала окрестности, мои глаза, за долгое время привыкшие к темноте, видели почти как днем. На краткий миг промелькнула бредовая мысль: вернуться назад, в яму и продолжить борьбу, как будто яма мистически притягивала меня, но я немедленно отбросил эту больную чушь. Глубоко, всей грудью, до головокружения я вдохнул свежего холодного воздуха. Ко мне вернулось чувство реальности, и я осмотрелся вокруг. Рядом была та самая дорога, на которую я шел и по которой недавно уехал мельник Никифорыч. До родной деревни – подать рукой.
За веревку я вытащил овцу. На возникшую из ямы овечью морду, освещенную светом луны, обратил особое внимание.
Дальнейшая дорога домой показалась легкой прогулкой. Меня никто не ждал, все спали, спала вся деревня. Придя в родной дом, я лег и мгновенно заснул.
А потом бесчисленное количество раз рассказывал, пересказывал эту историю. Бесчисленное количество раз я слышал рассказ Никифорыча, а деревенские всё просили и просили, и слушали, слушали. Потом меня пугали ямами, а Никифорыча – овечьими мордами. Но жизнь продолжалась, наполнялась другими историями и событиями, веселыми и страшными, счастливыми и не очень, встречами и людьми, победами и поражениями.
Человеческая жизнь состоит не из календарных годов и сухих биографических вех, а подобно дому, сложенному из маленьких кирпичиков, строится из подобных событий, случаев, впечатлений, преодолений. Только сейчас, по прошествии многих лет, ко мне пришло это простое понимание.
Юрий Дронов