“Пора!” – сестра садится за руль и хлопает дверцей машины. Впереди 18 часов монотонной дороги до Сочи, а это значит палящее солнце, пробки и узкая дорога в горах от Лазаревского до самого пункта назначения. В общем, если говорить прямо – меня ждет 18 часов невероятной скуки, а единственно, что может порадовать глаз, живописный перевал перед Джубгой, еще очень не скоро.
После получаса в пути без особого энтузиазма я принимаюсь за книгу, которую на всякий случай взяла с собой. С обложки на меня смотрит маленький человек в белой больничной форме и серой вязаной шапочке. Помнится, именно его хитрый, даже пугающий взгляд заставил меня взять тогда в книжном магазине именно эту книгу. Под портретом человека ярко-зелеными буквами было написано: Кен Кизи “Над кукушкиным гнездом”. В попытке скоротать время я начинаю читать … и почему-то оказываюсь в потемках длинного коридора психиатрической больницы. Рядом со мной – высокий индеец в белом комбинезоне. Он представляется странным именем Бромден и, не дав мне опомниться, предупреждает, что если я хочу услышать его историю, то не должна проболтаться о том, что он умеет говорить – индеец специально притворяется отсталым, дабы не покидать стен этой клиники. Я обещаю, и он начинает рассказывать.
Оказывается, в этой “обители скорби” пациентов никто не держит – большинство из них пытались укрыться здесь от жестокости и равнодушия “нормальной Америки”. Бромден указывает на мужчину в углу – это Чесвик, хороший малый, правда слишком привязан к своей матери - часто зовет ее – бедняга совсем забыл, что её уже давно нет в живых. Рядом с ним Билли Биббит – отлично играет в покер, особенно если на кону стоят сигареты. Ему давно научились поддаваться, ведь стоит ему проиграть, как он забивается в угол и, раскачиваясь туда-сюда, начинает кричать как он устал от этого мира.
Наблюдая за этими полусумасшедшими, я почему-то не могу отделаться от идеи о том, что на самом деле они куда нормальнее обычных людей, что живут в домах без решеток на окнах. Мне жалко их, меня охватывает чувство несправедливости, ведь чем они это заслужили? Но тут Бромден заставляет меня замолчать – по коридору, громко цокая каблуками, идет старшая сестра миссис Гнусен, перед которой трепещут все в этой больнице: и пациенты, и санитары. Мне становится не по себе от одного ее взгляда. Я уже наслышана о ее методах лечения, когда пациенты, дабы попасть в отделение электрошоковой терапии, обязаны ябедничать, доносить друг на друга. Бромден говорит, сегодня как раз намечается такое терапевтическое собрание.
… Меня окликает сестра – впереди перевал под Джубгой, мое любимое место на всем пути. Она предлагает сделать остановку, отдохнуть, пофотографировать, но я отказываюсь. Она удивляется, но продолжает вести.
… Я снова в больнице, но теперь здесь нет ни души. Я уже начинаю волноваться, не перепутала ли чего. Но вдруг ко мне подходит Бромден – я действительно многое пропустила.
Пока меня не было, в клинику поступил новый пациент - МакМерфи, тот самый, в зимней серой шапочке. Прослышав, что в психбольницах порядки более демократические, нежели в колонии, где он на тот момент находился, мужчина решает специально прикинуться больным, чтобы добиться перевода. Бромден говорит, МакМерфи с первого дня возненавидел миссис Гнусен: на собраниях он высмеивал ее методы терапии, подзуживал пациентов разбить окно и разорвать сетку тяжелым пультом. Этот странный человек мне явно начал нравиться! Все описываемые Бромденом события проносились передо мной, словно в вихре: я видела, как МакМерфи просит медсестру сдвинуть сетку передач так, чтобы можно было посмотреть бейсбол, видела, как она издевается над ним, соглашаясь включить телевизор, только если “за” проголосуют недееспособные пациенты. Видела, как в отместку ей МакМерфи болеет за любимую команду даже у пустого экрана. Видела, как, несмотря на гнев миссис Гнусен, МакМерфи удается вернуть больных к жизни, вызывая санитаров на “баскетбольный поединок” или самовольно ускользая из больницы, решая устроить себе морскую прогулку. Я видела, как рядом с ним пациенты начинают выздоравливать, как появляется в них азарт, страсть к жизни. Я видела все это, и мне самой хотелось жить.
Читая, я не заметила, как за окном стемнело, как мы оказались на территории кемпинга, как уснула сестра. Я читала всю ночь, будто боялась, что, прервавшись, все пропущу, и уже никогда не смогу снова очутиться в этом странном, неправильном мире, в котором сумасшедшие мне гораздо приятнее обычных, здоровых людей. Ближе к рассвету я все-таки задремала. Как казалось, всего на минуту. Но, когда проснулась, до города оставалось всего несколько часов.
Случилось то, чего я боялась – пока меня не было, в больнице произошло слишком многое. Верный Бромден снова встретил меня в холле больницы. Но теперь он рассказывал все как то неохотно, устало. В клинике больше не было никого из прежних пациентов, все выписались или перевелись в другие отделения. Меня это поразило и ошарашило. Бромден понял мое замешательство и начал рассказывать: сказал, что все изменилось после того, что произошло в субботу. В ту ночь МакМерфи решил хорошенько отомстить старшей сестре: раздобыв спиртного, он вместе с товарищами устроил в ее владениях разгром. Он хотел бежать, но не успел - миссис Гнусен уже была в отделении. Поняв, что у него отобрали свободу, МакМерфи пришел в ярость – он чуть не задушил сестру, санитарам еле удалось его оттащить. Я видела, как пациенты смотрели тогда на растрепанную, маленькую и жалкую миссис Гнусен – в тот момент ее “чары” рассеялись, ее больше никто не боялся.
Я ликовала: неужели этому странному человеку в серой шапочке удалось сделать невозможное - сломать тоталитарный режим больницы и освободить пациентов! Меня переполнял восторг, я хотела знать, где теперь МакМерфи, покинул ли он больницу, забрал ли с собой других. Но, взглянув в грустные глаза индейца, я поняла, что в этой истории не могло быть счастливого финала.
Бромден сказал, что миссис Гнусен так и не дала ему насладиться своей победой - велела сделать ему лоботомию. Произнеся это, Бромден протянул мне свои руки - именно этими руками индеец держал подушку, перекрывавшую кислород беспомощному МакМерфи. Бромден задушил его, потому что не смог смотреть на то, как весельчак и жизнелюб подобно “овощам” из соседнего отделения, сидит в кресле и безучастно смотрит в окно своими грустными глазами. Теперь никто больше не мог преградить ему путь к свободе.
Мы останавливаемся. Я до сих пор не верю в случившееся. Сестра выходит из машины, лениво потягивается всем телом, чтобы снять усталость после долгой дороги. Она оборачивается ко мне и довольно произносит: “Свобода!”. В этот момент мы стояли на выступе небольшой скалы, под нами, волнуясь, шумело море, а над нами синело ясное небо. А мы просто смотрели вдаль, ощущая себя невероятно свободными. Тогда я поняла, как сильно герой теперь уже моей любимой книги “Над кукушкиным гнездом”, МакМерфи, хотел бы сделать то же самое.
Виктория Васина
После получаса в пути без особого энтузиазма я принимаюсь за книгу, которую на всякий случай взяла с собой. С обложки на меня смотрит маленький человек в белой больничной форме и серой вязаной шапочке. Помнится, именно его хитрый, даже пугающий взгляд заставил меня взять тогда в книжном магазине именно эту книгу. Под портретом человека ярко-зелеными буквами было написано: Кен Кизи “Над кукушкиным гнездом”. В попытке скоротать время я начинаю читать … и почему-то оказываюсь в потемках длинного коридора психиатрической больницы. Рядом со мной – высокий индеец в белом комбинезоне. Он представляется странным именем Бромден и, не дав мне опомниться, предупреждает, что если я хочу услышать его историю, то не должна проболтаться о том, что он умеет говорить – индеец специально притворяется отсталым, дабы не покидать стен этой клиники. Я обещаю, и он начинает рассказывать.
Оказывается, в этой “обители скорби” пациентов никто не держит – большинство из них пытались укрыться здесь от жестокости и равнодушия “нормальной Америки”. Бромден указывает на мужчину в углу – это Чесвик, хороший малый, правда слишком привязан к своей матери - часто зовет ее – бедняга совсем забыл, что её уже давно нет в живых. Рядом с ним Билли Биббит – отлично играет в покер, особенно если на кону стоят сигареты. Ему давно научились поддаваться, ведь стоит ему проиграть, как он забивается в угол и, раскачиваясь туда-сюда, начинает кричать как он устал от этого мира.
Наблюдая за этими полусумасшедшими, я почему-то не могу отделаться от идеи о том, что на самом деле они куда нормальнее обычных людей, что живут в домах без решеток на окнах. Мне жалко их, меня охватывает чувство несправедливости, ведь чем они это заслужили? Но тут Бромден заставляет меня замолчать – по коридору, громко цокая каблуками, идет старшая сестра миссис Гнусен, перед которой трепещут все в этой больнице: и пациенты, и санитары. Мне становится не по себе от одного ее взгляда. Я уже наслышана о ее методах лечения, когда пациенты, дабы попасть в отделение электрошоковой терапии, обязаны ябедничать, доносить друг на друга. Бромден говорит, сегодня как раз намечается такое терапевтическое собрание.
… Меня окликает сестра – впереди перевал под Джубгой, мое любимое место на всем пути. Она предлагает сделать остановку, отдохнуть, пофотографировать, но я отказываюсь. Она удивляется, но продолжает вести.
… Я снова в больнице, но теперь здесь нет ни души. Я уже начинаю волноваться, не перепутала ли чего. Но вдруг ко мне подходит Бромден – я действительно многое пропустила.
Пока меня не было, в клинику поступил новый пациент - МакМерфи, тот самый, в зимней серой шапочке. Прослышав, что в психбольницах порядки более демократические, нежели в колонии, где он на тот момент находился, мужчина решает специально прикинуться больным, чтобы добиться перевода. Бромден говорит, МакМерфи с первого дня возненавидел миссис Гнусен: на собраниях он высмеивал ее методы терапии, подзуживал пациентов разбить окно и разорвать сетку тяжелым пультом. Этот странный человек мне явно начал нравиться! Все описываемые Бромденом события проносились передо мной, словно в вихре: я видела, как МакМерфи просит медсестру сдвинуть сетку передач так, чтобы можно было посмотреть бейсбол, видела, как она издевается над ним, соглашаясь включить телевизор, только если “за” проголосуют недееспособные пациенты. Видела, как в отместку ей МакМерфи болеет за любимую команду даже у пустого экрана. Видела, как, несмотря на гнев миссис Гнусен, МакМерфи удается вернуть больных к жизни, вызывая санитаров на “баскетбольный поединок” или самовольно ускользая из больницы, решая устроить себе морскую прогулку. Я видела, как рядом с ним пациенты начинают выздоравливать, как появляется в них азарт, страсть к жизни. Я видела все это, и мне самой хотелось жить.
Читая, я не заметила, как за окном стемнело, как мы оказались на территории кемпинга, как уснула сестра. Я читала всю ночь, будто боялась, что, прервавшись, все пропущу, и уже никогда не смогу снова очутиться в этом странном, неправильном мире, в котором сумасшедшие мне гораздо приятнее обычных, здоровых людей. Ближе к рассвету я все-таки задремала. Как казалось, всего на минуту. Но, когда проснулась, до города оставалось всего несколько часов.
Случилось то, чего я боялась – пока меня не было, в больнице произошло слишком многое. Верный Бромден снова встретил меня в холле больницы. Но теперь он рассказывал все как то неохотно, устало. В клинике больше не было никого из прежних пациентов, все выписались или перевелись в другие отделения. Меня это поразило и ошарашило. Бромден понял мое замешательство и начал рассказывать: сказал, что все изменилось после того, что произошло в субботу. В ту ночь МакМерфи решил хорошенько отомстить старшей сестре: раздобыв спиртного, он вместе с товарищами устроил в ее владениях разгром. Он хотел бежать, но не успел - миссис Гнусен уже была в отделении. Поняв, что у него отобрали свободу, МакМерфи пришел в ярость – он чуть не задушил сестру, санитарам еле удалось его оттащить. Я видела, как пациенты смотрели тогда на растрепанную, маленькую и жалкую миссис Гнусен – в тот момент ее “чары” рассеялись, ее больше никто не боялся.
Я ликовала: неужели этому странному человеку в серой шапочке удалось сделать невозможное - сломать тоталитарный режим больницы и освободить пациентов! Меня переполнял восторг, я хотела знать, где теперь МакМерфи, покинул ли он больницу, забрал ли с собой других. Но, взглянув в грустные глаза индейца, я поняла, что в этой истории не могло быть счастливого финала.
Бромден сказал, что миссис Гнусен так и не дала ему насладиться своей победой - велела сделать ему лоботомию. Произнеся это, Бромден протянул мне свои руки - именно этими руками индеец держал подушку, перекрывавшую кислород беспомощному МакМерфи. Бромден задушил его, потому что не смог смотреть на то, как весельчак и жизнелюб подобно “овощам” из соседнего отделения, сидит в кресле и безучастно смотрит в окно своими грустными глазами. Теперь никто больше не мог преградить ему путь к свободе.
Мы останавливаемся. Я до сих пор не верю в случившееся. Сестра выходит из машины, лениво потягивается всем телом, чтобы снять усталость после долгой дороги. Она оборачивается ко мне и довольно произносит: “Свобода!”. В этот момент мы стояли на выступе небольшой скалы, под нами, волнуясь, шумело море, а над нами синело ясное небо. А мы просто смотрели вдаль, ощущая себя невероятно свободными. Тогда я поняла, как сильно герой теперь уже моей любимой книги “Над кукушкиным гнездом”, МакМерфи, хотел бы сделать то же самое.
Виктория Васина