Ужасно голова болит.
Какой-то брошенностью веет.
Среди дельцов и волокит,
Как прокуратор Иудеи,
Бесстрастна я.
Я не спала почти два дня,
И, кажется, не спать мне два.
Туман густеет.
Не принимая ничего,
Плыла - пугливый гордый лебедь.
Не знала, что и ручеек
Похуже вала номер девять
Раз дамба "вдруг",
Взорвавшись, топит мирный луг,
И выражают злой испуг
Кругом соседи.
Все изменилось и смешно
Спасать былое: слишком поздно.
Тот лебедь принял свою смерть.
Как подабает.
Грациозно.
Та я - мертва.
Но, я клянусь, былая я,
Она особенной была
И без усердий.
Туман густеет.
Я не спала почти два дня,
И, кажется, не спать мне два.
Ужасно голова болит,
Какой-то брошенностью веет.
Среди дельцов и волокит,
Как прокуратор Иудеи,
Бесстрастна я.
Ирина Борисова
Какой-то брошенностью веет.
Среди дельцов и волокит,
Как прокуратор Иудеи,
Бесстрастна я.
Я не спала почти два дня,
И, кажется, не спать мне два.
Туман густеет.
Не принимая ничего,
Плыла - пугливый гордый лебедь.
Не знала, что и ручеек
Похуже вала номер девять
Раз дамба "вдруг",
Взорвавшись, топит мирный луг,
И выражают злой испуг
Кругом соседи.
Все изменилось и смешно
Спасать былое: слишком поздно.
Тот лебедь принял свою смерть.
Как подабает.
Грациозно.
Та я - мертва.
Но, я клянусь, былая я,
Она особенной была
И без усердий.
Туман густеет.
Я не спала почти два дня,
И, кажется, не спать мне два.
Ужасно голова болит,
Какой-то брошенностью веет.
Среди дельцов и волокит,
Как прокуратор Иудеи,
Бесстрастна я.
Ирина Борисова